Хроника
10.03.03. Командир Чеченского ОМОНа подполковник Мусса Газимагомадов попадает в страшную аварию поздним вечером на дороге Грозный - Наур. "Ауди", которую вел командир ОМОНа, на проселочной дороге столкнулась с топливозаправщиком "КамАЗ". До сих пор обстоятельства случившегося не ясны до конца, идет расследование трагедии. По первой версии, выдвинутой в МВД Чечни, имела место трагическая случайность.
23.03.03. В Чечне проходит референдум по Конституции республики. Более 95% проголосовавших высказались в поддержку новой конституции и проекта закона о выборах президента и парламента республики.
03.04.03. Взрыв пассажирского автобуса на улице Садовая в Ленинском районе Грозного. Трое пассажиров - местные жители, работавшие строителями на военной базе в Ханкале, погибли на месте, еще пятеро скончались по дороге в больницу. Еще десять человек были ранены.
04.04.03. В Центральном военном госпитале имени Бурденко в Москве умирает командир чеченского ОМОНа Муса Газимагомадов.
07.04.03. Два террористических акта, с разницей всего в несколько часов, поблизости от здания Министерства печати Чечни в центре Грозного.
Первый взрыв прогремел около 10.30 утра на пересечении улиц Мира и Красных фронтовиков. На место ЧП сразу же прибыли сотрудники прокуратуры и спецслужб, которые начали расследование. Вскоре после того, как оперативно-следственная группа закончила осмотр, буквально в 50 метрах - на перекрестке улиц Красных фронтовиков и Чернышевского - в 16.15 прогремел еще один мощный взрыв. Фугас сработал под днищем белой "Нивы", в которой находились пятеро сотрудников Ножай-Юртовского отдела ФСБ Чечни. Все они погибли.
12.05.03. с. Знаменское Надтеречного района Чечни, взрыв у зданий администрации и УФСБ. Погибли 52, ранены 199 человек.
05.06.03. г. Моздок, Северная Осетия, подрыв автобуса с персоналом военного аэродрома. Погибли 19, ранены 24 человека.
- Смерти я не боюсь. Я боюсь позора. Я не желаю, чтобы какая-нибудь шваль судила меня!..
Так и звякнул в ушах голос капитана Шавлака. И на этом проснулся Игорь, но, проснувшись, не шёлохнулся, не раскрыл глаз, а так и лежал, отвернувшись лицом к стене, в который раз возвращаясь в тот клятый-переклятый день, перепахавший всю его жизнь.
В том, что сделал тогда, Стрешнев не раскаивался ни секунды: ни тогда, ни сейчас. И не мог раскаиваться, зная совершенно свою правоту. Дед и внук Абдулхановы, которых теперь так трогательно живописали, как невинных жертв русских варваров, были жестокими убийцами, вернейшими пособниками скрывавшихся в горах бандитов, среди которых были и сыновья старика. Только, вот, теперь это нужно было доказать. И доказать уже по законам мирного времени. Да ведь и не было же никакой войны! Была "контртеррористическая операция", а значит, изволь, капитан, отвечать по всей строгости самого гуманного к бандитам и убийцам суда в мире! Изволь доказывать, что бандиты, уничтоженные тобой по закону времени военного, были бандитами, а не мирными жителями! Извините, граждане судьи: понятыми там запастись не догадались! Вас бы туда… И всю эту шушеру газетно-правозащитную… Да они там были… На той стороне… И теперь они - на той стороне. И, выходит, та сторона судит…
Не раскаивался Игорь, но всё время, прошедшее с того дня, гнал от себя воспоминание о нём. Да, он прав был, тысячу раз прав. А всё-таки тяжело… Одно дело убивать в бою, а другое - вот так - глаза в глаза. Даже если это глаза убийцы и врага. Глаза шакала. Этих глаз не забыть! Ни деда, ни внука, ни обезумевшей женщины, не то дочери старика, не то невестки. Дед, накануне ещё согбенный, с голосом слабым и улыбкой приятнейшей, преобразился мгновенно: даже автомат припрятанный схватить успел… Да и внук не отстал. "Болезный". В окно, как заяц, выскочил. Но уж там его ждали… Не дали уйти… И за этих шакалов отвечать теперь…
Разумеется, Игорь был там не один. Но ещё тогда Стрешнев бойцов своих предупредил: если что, отвечать за вас мне, спросят - себя не подставляйте, пусть я один виноватым буду. Незачем всем этот позор хлебать.
Так велел он своим бойцам, но, когда на суде стали вызывать их, всё-таки хотелось в глубине души Игорю, чтобы нарушили они его распоряжение… Да Бог знает, чего именно хотелось. Просто больно и тяжело было смотреть на них и слушать их сбивчивые показания. А они - путались, смотрели перед собой, на капитана - не смели. Один лишь, проходя мимо, шепнул виновато:
- Товарищ капитан, ведь вы сами приказывали…
Кивнул Стрешнев: в самом деле, приказывал. Да и не лгали они, бойцы его: всё говорили - и про Шавлака, и про схрон, и про то, что бандитом был якобы больной внук Абдулханова. Но в уничтожении этого осиного гнезда никто из них участия не принимал. А кто принимал? Старший лейтенант Стрешнев с несколькими бойцами. Кто именно из бойцов? Много времени прошло - не вспомнить! Так сам Игорь научил отвечать, чтобы своих подчинённых не ставить под удар. Так один этот огонь на себя и принял - не уклоняясь.
Один только сержант Кузин заявил, что был в то роковое утро с командиром. Что снайпер убит был при попытке к бегству, что старый Абдулханов пытался обороняться… А кто же убил женщину? Этого Кузин не знает. Не видел. Но не старший лейтенант. За это сержант может поручиться: не отходил от него ни на шаг.
Кто убил её, Стрешнев не знал и сам. Вероятно, у кого-то из бойцов не выдержали нервы. И выстрелил… Можно понять. Но отвечать Игорю и за неё тоже. Несмотря на показания Кузина, которого теперь тоже привлекли к делу, хотя и не задержали, поскольку он, согласно заявлению капитана, лишь исполнял приказ.
И вспоминались ещё слова Шавлака:
- Выбор ведь всегда есть… Сдержать угрозу, а в случае, если дело примет хреновый оборот, покончить все счёты благородным офицерским способом…
Однако не в характере Игоря было сдаваться. Такой финал мог быть впору инфантильному по натуре Леониду Ивановичу, но не Стрешневу. Стрешнев привык бороться до конца. Тем более, было ради кого: там, за стенами СИЗО ожидали его мать и невеста. И как когда-то ради них он обязан был вернуться живым с войны, так теперь должен был выйти из заключения оправданным. Российское общество уже оправдало его и поддержало, а именно представители этого общества сидели в суде присяжных - так неужто же отдадут своего на потеху шакалам?!
Нет, не всё безнадёжно было. Не только мерзавцы и предатели слетелись теперь в Ростов, как стервятники на поживу. Приезжали и ветераны боевых подразделений, общественные деятели, простые русские люди: они устраивали пикеты у здания суда, требуя освобождения Стрешнева, скандируя: "Свободу русскому герою!" От этой поддержки становилось немного легче. Чувствовал Игорь, что он всё-таки не один, что тысячи людей по всей России сопереживают ему и поддерживают его.
Нашёлся и адвокат, услуги которого взялась оплачивать одна из русских патриотических организаций. Да и сам адвокат оказался не из тех, прикормленных, и как-то слёту нашёл с ним Игорь общий язык. Адвокат Ларичев, в прошлом следователь Прокуратуры, оказался человеком принципиальным и грамотным. За дело он взялся с жаром и заверил Стрешнева и приехавшую Наташу, что процесс будет выигран, заявив, что для него самого это дело принципа.
К адвокатам Игорь всегда имел некоторое предубеждение, не любил он этих крючкотворов, защищающих за деньги любого подонка, но Ларичев оказался исключением. Собственно, это и видно по нему было. Не один успешный адвокат не будет ходить в опрятном, но очевидно неновом уже костюме, ездить на старой, видавшей виды "восьмёрке" и курить дешёвые сигареты. При этом уже по тому, как взялся Ларичев за дело, по тому, как выступал на первых заседаниях, было ясно, что это профессионал высокого класса. А если адвокат такого класса живёт более чем скромно, значит, вывод один: не защищает он всякую мразь, не продаётся. Такое тоже бывает…
На первом судебном заседании цепкий взгляд Стрешнева выхватил из толпы собравшихся журналистов знакомое продолговатое лицо с суровым взглядом и поджатыми губами. Где же видел?.. Ах, конечно! Конец 2000-го. Расстрел колонны… Бывший капитан, потерявший ноги в первую чеченскую и ставший военкором на второй… Как же его?.. Кумаршин, кажется.
Неслучайно он здесь. Тоже узнал. Кивнул приветственно и рукой знак сделал: мол, держись, брат - где наша не пропадала! А через некоторое время передали Игорю газету со статьёй о нём капитана Кумаршина, где рассказывал тот, как пришёл тогда на выручку старший лейтенант Стрешнев попавшим в переделку товарищам, не дожидаясь пока "наверху решат". Статья на целую полосу. Оказалось, что военкор не только по старой памяти написал, но ещё побывал у матери Стрешнева и у Наташи, взял краткие интервью у них, поговорил и с сослуживцами и поддержкой заручился у некого депутата Жарова, о котором Игорь, впрочем, ничего толком не знал, так как политикой доселе не интересовался.
Всего больше скучал Стрешнев по Наташе. Снова самой верной связью стали для них письма. Иногда она приезжала, но Игорь, хоть и ждал всякий раз этих коротких встреч, сам просил её не навещать его, понимая, как тяжело ей вырываться к нему, добираться из Москвы. Ей и без того тяжело: всё на ней - работа, дом, больная мать - нужно же поберечь себя! А уж он перетерпит…
На последнее свидание приехала Наташа усталая. Как не старалась скрыть, а Игорь всё-таки заметил, потребовал решительно:
- Не приезжай больше. Вот, выпустят меня - я к тебе сам приеду.
- Да как же не приезжать? Хоть изредка увидеться…
- Светлячок, если ты думаешь, что мне легче о того, что ты приезжаешь, то это не так. Я себя каждый раз виноватым чувствую! Я - что? Я здесь лежу целыми днями, как бревно. "Отдыхаю", считай. А ты там надрываешься и ещё, вместо того чтобы отдохнуть, ко мне приезжаешь. Последние силы тратишь. Побереги их. Что я буду делать, если ты захвораешь? Я же места себе находить не буду!
- Да я вовсе не надрываюсь… У меня спокойная работа… У меня всё замечательно! - попыталась возражать Наташа.
- Рассказывай! Я ведь не слепой. Ты, вон, осунулась даже. Нет, так дело не пойдёт. Если бы я на войне был, в окопах, ты бы ведь ко мне не ездила, правда?
- К сожалению, не смогла бы.
- Вот! Считай, что я на войне. Опять. И жди меня! А уж я постараюсь вернуться поскорее. Ларичев обещал… Пиши мне письма каждый день, как раньше…
- Знаешь, Игорь, я тут подумала: хорошо всё-таки, что не везде есть телефоны… - сказала Наташа, подперев рукой голову и слегка склонив её на бок.
- Почему?
- Потому что тогда бы писем не стало. А у меня целая коробка твоих писем набралась. Большая… Я на ночь их перечитываю, перечитываю… Коробка Счастья… А если б их не было?..
- Ты испортишь себе зрение, разбирая эти каракули, - пошутил Игорь.
- Не испорчу. Я уже затвердила их наизусть, - улыбнулась Наташа. - Слишком часто перечитывала.
С той поры она не приезжала, а лишь исправно писала. Каждый день.
- Когда выйду на свободу, мы издадим эту переписку в качестве романа в письмах! - пошутил Стрешнев в одном из писем.
- С пропусками и скобками с надписью "личное", - отозвалась Наташа. - Будет бестселлер…
Стрешнев почувствовал, как от долгого лежания на боку онемела затёкшая рука, открыл глаза, сел, свесив ноги, посмотрел на часы: скоро должен прийти адвокат. До его прихода можно заняться чтением…
Никогда за всю свою жизнь Игорь не читал так много, как в эти месяцы, когда книги стали единственным средством уйти от тюремной реальности. Да и не терять же было бесценного времени! Хоть какая-то, а польза: восполнение пробелов в общем образовании. Хотя у родителей была неплохая по те временам библиотека, Стрешнев редко обращался к ней, как всякий здоровый и крепкий парень, предпочитая книге спорт.
Теперь же Игорь набросился на книги почти с жадностью, прочитывая их одну за другой. Это чтение, правда, разбавлялось другим, менее приятным: чтением томов собственного уголовного дела, в котором Стрешнев решил разобраться лично…
Книги капитану приносил адвокат, имевший, помимо иных достоинств, к ним вкус. Сам Игорь был в этом вопросе почти всеяден и читал всё, что попадало в руки. Последним в руки капитана попал "Дневник писателя" Достоевского. Чтение поначалу показалось не из лёгких, но потом захватило: показалось Стрешневу, что это о теперешнем, сегодняшнем написал классик из позапрошлого века. И не предполагал Игорь, что может быть так злободневно то, что написано столь давно. Прежде из произведений Достоевского Стрешнев читал лишь положенное по школьной программе "Преступление и наказание". Дальше "обязаловки" изучение классики не пошло. Тогда она казалась Игорю скучной. Тем более, столько было других неотложных дел: футбол, бокс… А уж если читать книжки, то лучше всего про войну, про героев, на которых хочется равняться!
Теперь же Стрешнев заново открывал для себя Достоевского и твёрдо положил себе не останавливаться на этом, а прочесть и другие произведения писателя. В "Дневнике" Игоря глубоко поразила две описанные в нём сцены:
"Деликатность перед Европой с нами повсеместно. Турецкие пленные потребовали белого хлеба, и им явился белый хлеб. Турецкие пленные отказались работать. Князь Мещерский, очевидец, повествует в своём "Дневнике" с Кавказа, что -
"Пленные наши выехали из Тифлиса. Их хотели везти на перекладных, но они взбунтовались и изволили объявить, что не поедут, ибо не привыкли к русским телегам. Вследствие этого им поданы были почтовые кареты и рессорные экипажи, с шестернями лошадей к каждому экипажу. На это они изволили заявить своё удовольствие, и, вследствие огромного числа забранных под них лошадей, бедные проезжающие по Военно-Грузинской дороге будут сидеть трое суток без лошадей. А офицеру русской службы, сопровождавшему их, назначено 50 коп. суточных, и посадили его не в карету, а как сажают прислугу в омнибус! Всё это гуманность!" ("Моск. Ведом." №237).
То есть не гуманность, а именно вот та самая деликатность перед европейским мнением о нас, чуткость, чувствительность: "Европа, дескать, на нас глядит, надо, стало быть, в полном мундире быть и пашам кареты подать".
"Московские Ведомости" далее (…) передают о целом вопле голосов в Москве, когда увидели москвичи все неслыханные удобства, с которыми перевозят у нас пленных турок:
"Все пленные рядовые были удобно размещены в вагонах третьего, офицеры второго класса, а паша занял купе первоклассного вагона. Зачем для них такие удобства? - слышалось в публике. - Наших-то гренадёров, небось, вывезли из Москвы в лошадиных вагонах, а для них отпускают особый пассажирский поезд.
- Что гренадёры, (…) вот даже раненых солдатиков возили в товарных вагонах и соломки под них не успевали подкладывать…"
Будто про теперешнее написано - вновь и вновь поражался Игорь. Выходит, и тогда кабака вдосталь было. И здесь же, чуть выше: "Дамы, восторженно подносившие туркам конфеты и сигары, разумеется, делали это тоже из деликатности: "Как, дескать, мы мило, нежно, мягко, гуманно, европейски просвещены!" (…) …что если б прибыл другой поезд с турками же, а в нём тот самый башибузук, о котором писали, что особенно отличается умением разрывать ребёнка на две части, а у матери тут же выкроить из спины ремень? Да, я думаю, эти дамы встретили бы его визгом восторга, готовы были бы отдать ему не только конфеты, но что-нибудь и получше конфет, а потом, пожалуй, завели бы речь в дамском комитете о стипендии имени его в местной гимназии…"
Точно о нынешних правозащитниках! Эти восторженными визгами встречают "героя" Будёновска Басаева (чем не тот башибузук?), а в бывших наших республиках улицы называют именами бандитов и убийц… И это пытаются выдать за норму. И эти правила игры принимаются. И всё из "деликатности" перед Западом…
Надо будет попросить Ларичева принести что-нибудь ещё… Кстати, уж и должен он прийти сейчас. Никогда не опаздывает: хоть часы по нему сверяй.
…Не опоздал адвокат и в этот день. Вошёл: невысокий, хорошо сложенный, волосы чуть с проседью, лицо открытое, щётка усов, аккуратно подстриженных - лет пятьдесят ему, но выглядит моложе. Пуловер на нём тёмный, поверх рубашки одетый, костюм серый (не тот, в котором он на заседания ходит: этот уже совсем поношенный), портфель, как и всё, новизной не блещущий, потёртый - никак не похож Ларичев на адвоката: встретишь - никогда не поверишь. Руку жмёт крепко, всею ладонью, сильно сжимая:
- Здорово, капитан, - на "ты" почти сразу перешли, - как живёшь-можешь?
- Живу, насколько могу, могу, насколько живу, - отшутился Стрешнев.
- Так держать. Верю, недолго тебе здесь куковать. Вытащим тебя. Присяжные - люди не отмороженные. Понимают всё, как надо.
- Что прокурор?
- Филин? С-сука… - как-то с особым чувством протянул Ларичев. - Будет из-под себя выпрыгивать, чтобы нас завалить. Да только шиш ему! Я его все приёмы знаю… Не пройдут они у него!
- Ты говорил, что знаком с ним?
- Знаком… Но про то вдругорядь тебе как-нибудь расскажу. Больно длинная история. Тебе тут многие велели передать, что они с тобой, чтоб ты держался и т.д.
- Передавай, что сдаваться не собираюсь, а за поддержку всех благодарю.
- От журналистов отбоя нет. И, главное, большинство тварь на твари… Тоже не на нашу мельницу воду льют… Правозащитнички… Но к нам тоже группа поддержки приехала. Даже из Думы… Так что прорвёмся, капитан. Завтра решающий день. Но уж я им сюрприз приготовил…
- Какой?
- Я свидетеля нашёл, который всех их домыслов стоить будет…
- Какого ещё свидетеля?
- Свидетельницу. Ты ведь сам мне про неё рассказал.
- Зоя? - поразился Игорь. - Неужели она дала согласие выступить здесь?
- Дала, - кивнул Ларичев. - Я к ней сам ездил. Тайно. Чтобы не пронюхали. Нашёл её в родном её городе. Она нянечкой в больнице работает. Рассказал ей всё про тебя. Согласилась, не раздумывая… Завтра утром будет здесь.
- Это ведь опасно… - покачал головой Стрешнев. - Для неё… Ты уверен, что это правильно?
- Извини, старик, святее святых я быть не могу. Откажись она - я бы не стал настаивать. Так что это, в конце концов, её решение. Завтра она даст показания… Это будет мой главный козырь, припрятанный в рукаве… - глаза Ларичева блеснули. - И пусть черти меня сожрут, если вердикт будет не в нашу пользу!
