А жизнь подводит свой итог:
Погиб, но честь свою сберёг,
Всё отдал Родине, что мог
Забытый полк…
(песен.)
Едва заслышав вдали грохот взрывов и стрельбу, Стрешнев почувствовал неладное. Навстречу ему уже несся молодой прапорщик Пичул:
- Стрешнев, слышишь, что ль? Там "духи" наших обложили!
- Где?!
- Да в километре отсюда! Сейчас в штаб донесли!
- Так какого мы ждём? Надо ж туда идти. Выручать бойцов!
- Ты, что ли, Стрешнев, приказ отдавать будешь? Ты хоть и ротный, а полномочий у тебя на то не хватит. Жди, пока начальство прикажет.
- Едрёный корень! Да пока оно прикажет… - Игорь со злостью ударил кулаком в ладонь. - Ты жди, а я к Ларионову сам пойду!
- А стоит ли? Полкан сегодня не в духе…
- Плевать! - Стрешнев решительно направился к штабу.
Он и в прежние времена не отличался робостью, а, узнав на себе все "прелести" войны, и вовсе растерял последний страх. Особенно повлияла на Игоря та летняя история со снайпером… Он казался по виду совсем мальчишкой (даже и моложе своих семнадцати), но в виновности его не могло быть сомнений. Как и в виновности его деда, Абдул-Хамида… Тот седобородый старец лишь накануне улыбался Стрешневу и Шавлаку, заявляя о полной своей лояльности России, а стоило повернуться спиной… Великое искусство лицемерия! После, бывая в других районах Чечни, и видя такие же радушные, почти ласковые улыбки, Игорь уже не верил им, чувствуя, что скрывается за ними наточенный нож, готовый разить в спину. Капитан Шавлак, когда был ещё жив, рассказывал (образованный был мужик - любо-дорого слушать!), что ещё в XIX-м веке исследователи отмечали в горцах большое лицемерие, отмечали, что, чем больше злобы они испытывают к кому-либо, тем ласковее ему улыбаются, тем старательнее располагают к себе, сажают за стол, обнимают, клянутся в вечной дружбе… Это восточное коварство - в крови. Потому гораздо больше доверия вызывали у Стрешнева лица хмурые, уставшие, приязни и радушия не выражающие. С ними и общий язык найти было легче…
После гибели капитана Шавлака Игоря назначили командиром роты, чего он даже не ожидал, полагая, что пришлют нового начальника. Повышение по службе не вызвало в нём сильных эмоций, хотя порадовало уже тем, что не надо будет искать общего языка с новым ротным. А с бойцами Стрешнев уже давно говорил на одном языке, не пользуясь даже небольшими положенными офицерскими привилегиями, как не пользовался ими и Шавлак.
…Полковника Ларионова застал Игорь рассеянно перебирающим какие-то бумаги. Эдуарду Валентиновичу было уже за пятьдесят, и со дня на день ожидал он присвоения долгожданного следующего звания. Был он хорошо сложен, седовлас, а лицо его, довольно благообразное, всегда носило отпечаток хронической усталости. Ларионов не был зол или глуп, не был и рвачом, но жила в нём самая ненавистная Стрешневу черта: нерешительность, доходящая до непростительной порой глупости. Полковник всегда старался перекладывать тягостный долг принятия решения на чужие плечи, дожидаться приказов высших инстанций. Не смел Ларионов решить что-либо сам. Доклады подчинённых выслушивал Эдуард Валентинович с видом выполнения тягчайшей повинности, а на советах заседал с лицом человека, страдающим от зубной боли, которому каждое слово даётся с мукой. Не понимал Стрешнев, как такой человек мог занимать важную командную должность, но командиров, как и времена, не выбирают, к ним приноравливаются.
- Разрешите войти, товарищ полковник! - козырнул Игорь с порога.
- Да вы уже вошли, товарищ старший лейтенант… - вздохнул полковник, тотчас изобразив на лице выражение самой настоящей муки. - Наперёд должен вам заметить, что врываться к командиру таким беспардонным образом - это форменное безобразие…
- Виноват, товарищ полковник! Разрешите обратиться!
Как же долго раскачивается командир! Он даже говорит медленно! Как сварили его… А сейчас каждая секунда на счету!
- Товарищ полковник, там боевики напали на колонну…
- Вы это мне сообщаете? - приподнял брови Ларионов. - По-вашему, я этого не знаю? Мне первому докладывают…
- Я прошу разрешить мне с моей ротой немедленно идти на выручку попавшим в засаду товарищам!
- Не разрешаю! - легонько ударил полковник по столу.
- Но почему, товарищ полковник?!
- А я перед вами, старший лейтенант, должен держать ответ?
- Но…
Ларионов поднял руку:
- О произошедшем доложено наверх. Наверху уже в курсе. Я звонил. Там сказали: "Вопрос решается". Не наше дело принимать решения… Вот, наверху сейчас обмозгуют, решат и, если прикажут идти на выручку, пойдёте…
- Да пока они будут решать, там перебьют всех!!! Выручать будет некого! - взорвался Стрешнев.
- Попрошу вас говорить тише! - нахмурился полковник. - У меня и без того голова болит… У себя дома, на жену свою орать будете… Свободны!
- Товарищ полковник, - сказал Игорь, стараясь держать себя в руках. - Сейчас бандиты убивают наших бойцов. Дорога каждая секунда! Промедление преступно!
- Выбирайте выражения, Стрешнев!
- А я и выбираю! Пока мы будем ждать, их перебьют всех. И их гибель будет на вашей совести! Потому что вы не отдали приказ!
- Но-но-но! Куда загнул! Ты, старлей, соблюдай дистанцию! Ты с кем говоришь! Свободен, я сказал!
От полковника Игорь выбежал, как ошпаренный. Не человек, а мертвечина! Холодная, как у рыбы, кровь! Зачем только посылают таких?! Сидел бы где-нибудь подальше от войны, протирал бы штаны, зарабатывал звёзды шарканьем по паркету и переводом бумаги! Но нельзя же вопиющую эту бездарность, не дело которой решения принимать, посылать на войну! Шёл Стрешнев, как в бреду, костеря последними словами полковника: казалось, встань теперь Ларионов на пути его, сшиб бы с ног…
А стрельбы не прекращалась… Где-то гибли бойцы, ожидая подмоги, а Игорь ничего не мог сделать, и это собственное бессилие сводило с ума. Три вещи негасимым огнём жгут душу: недоспоренность спора, неисправленность сделанной ошибки и невозможность действия, бессилие что-либо изменить.
Примерно десять минут спустя, нагнал Игоря Пичул:
- Стрешнев, быстро к командиру! Вызывает тебя!
- Что, наверху решение приняли? - вздрогнул старший лейтенант.
- Угу, примут они! После дождичка в четверг они примут! Тут информация пришла, что с той колонной журналюга столичный ехал… Сам понимаешь…
Игорь не дослушал. Бегом, будто стометровку бежал, домчался он до штаба, остановился на пороге, переводя дух:
- Вызывали, товарищ полковник?
Ларионов обратил к вошедшему измученное лицо, судорожно покусывая тонкие губы и потирая висок (может, и впрямь нездоров? - тем более тогда: зачем прислали на войну?):
- Опять врываетесь, товарищ старший лейтенант…
Да что ж он тянет-то!!!
- Есть распоряжения сверху, товарищ полковник?
Только рукой махнул Ларионов: жди, мол - посмотрел, точно в душу Стрешневу проникнуть хотел, поманил пальцем к себе. Игорь подошёл.
- Слушай, старлей… Берёшь сейчас свою роту и отправляешься, как собирался… Только учти: если наверху нашу самодеятельность не одобрят, я тебе никакого приказа не отдавал… Кстати, и не отдаю… Понял?
- Так точно! Разрешите выполнять?
- Вернёшься - доложишь… - вздохнул полковник.
- Есть!
Видать, журналистов испугался Эдуард Валентинович… Узнал, что под обстрелом якобы кто-то из них оказался и испугался. Журналисты за своего кипеж поднимут такой, что чертям в аду тошно станет. А наверху всё на Ларионова спишут: мол, не оказал помощи. А так: если что, он меры принял… А, если другое что, то это самодеятельность старшего лейтенанта Стрешнева. В последнем случае, не поздоровится Игорю. Семь шкур спустят… Но не это теперь важно. Главное, успеть! И на сей раз не уклонился Стрешнев, решив принять огонь на себя.
…И всё-таки опоздали… Не стали абреки дожидаться прихода подмоги. Отстрелялись и скрылись… А на дороге замершая бронетехника мотострелковой роты. Несколько машины сгоревших полностью. Тела убитых: наших и боевиков… Неужели не осталось живых?.. Перехватило горло у Стрешнева от этой картины. А ведь если бы на десять, на пятнадцать минут раньше прийти!!!
- Где ж вы были-то, мать вашу за ногу?! - откуда-то появился хмурый, перепачканный грязью, кровью и копотью боец. - Ждали, что ли, когда нас перебьют тут всех?! Так дождались!!!
И нечего возразить… И как можно воевать так?! Словно под перекрёстным огнём всегда… С одной стороны бандиты, с другой - свои подлецы и трусы… Воюешь на свой страх и риск… Врага опасаясь едва ли не меньше, чем военной прокуратуры… "Вопрос решается…" Вот, и решили вопрос!
- Сержант Ордынцев, - хрипло представился боец.
- Старший лейтенант Стрешнев. Где ваш командир?
- Там, - кивнул Ордынцев в сторону леса.
У леса увидел Игорь среди мёртвых тел лежащего на животе человека в камуфляжной форме без знаков отличия. Ордынцев кинулся к нему:
- Живой, капитан?!
- Живой, - отозвался тот и, подняв голову, безнадёжно спросил Стрешнева: - Что же вы так долго, братцы?..
- Приказа не было… - сдавленно отозвался Игорь.
- Понятно, - ответил капитан, словно ожидал этого. - Помогите-ка подняться мне. А то сам я, чувствую, не смогу.
Ордынцев и Стрешнев помогли капитану встать на ноги.
- Слава Богу, хоть протезы целы… А то второй раз купить хрен допросишься… - сказал капитан, прислонился спиной к стволу дерева, достал из кармана сигареты: - Прикурите мне кто-нибудь, а то у меня что-то руки дрожат…
Игорь прикурил сигарету, дал капитану затянуться несколько раз, скомандовал своим бойцам грузить раненых.
- Хромушкина контузило… Ничего не видит… - сказал Ордынцев. - А если слепым останется?.. А они решения принимали…
Сержант опустился на колени рядом с телом одного из солдат, по-видимому, контрактника, с седоватыми, коротко стрижеными волосами, закрыл глаза ему, перекрестился:
- Эх, Генка, Генка… Понесла тебя нелёгкая на эту войну… Лучше бы меня убило… После меня хоть сирот не останется… - тут голос Ордынцева сорвался, слёзы потекли по его хмурому лицу, он стиснул голову руками и не то застонал, не то зарычал глухо.
Высокий, поджарый капитан стоял у дерева, курил, потирая дрожащие руки, смотрел куда-то вдаль, и ветер чуть колыхал его русые волосы.
- Говорят, тут с вами журналист был… - осторожно начал Стрешнев.
Капитан поглядел на него как-то странно и вдруг засмеялся нервно, даже сигарету недокуренную бросив. Отсмеявшись, он дрожащей рукой достал из кармана и показал Игорь журналистское удостоверение: Кумаршин Валерий Петрович…
- Значит, пригодилась профессия… Небось, кабы не это, ещё бы полчаса вас ждали… - с горечью вымолвил журналист.
- Постойте… А как же?.. Сержант сказал, что вы командир…
- Командира в первые минуты боя убило, - пояснил Кумаршин. - И я, как капитан, прошедший всю прошлую войну, взял командование на себя… Видишь, старлей, и такое на войне бывает…
Капитан вдруг покачнулся. Стрешнев подхватил его под руку. Поднялся и Ордынцев:
- Ты что, капитан?
- Ничего… Устал… А где Макаров?
- Не знаю, - вздохнул сержант. - Нет нигде его… Боюсь, "духи" его забрали… И ублюдка Маркевича - тоже…
Кумаршин закусил губу, опустил низко голову, обхватил себя руками за плечи и ничего не ответил…
…Полковник Ларионов ждал Стрешнева с нетерпением. Даже навстречу поднялся вошедшему старшему лейтенанту и не отчитал за то, что "ворвался":
- Ну, что - там?.. - глазами впился.
- Там… - Игорь тяжело посмотрел на полковника. - Там роту уничтожили, товарищ полковник, пока наверху решение принимали. Когда мы оказались на месте, боевики уже ушли, забрав с собой, как мы полагаем, трёх пленных: одного лейтенанта и двух солдат. Из всей роты уцелело чуть больше трети. Многие тяжело ранены. Только двое не пострадали… Погиб и командир роты.
Ларионов перекрестился:
- Упокой, Господи, их души… - и, спохватившись: - А журналист?
- Жив. И почти не пострадал.
- И, слава Богу, слава Богу! Журналиста бы нам не простили…
Стрешнев судорожно сглотнул, едва сдерживаясь, чтобы не наговорить полковнику дерзостей. Ларионов хрустнул пальцами, повернулся к Игорю и сказал со вздохом:
- Вероятно, надо было действовать быстрее… Столько погибших… Страшные, невосполнимые потери…
Точно речь надгробную уже готовит!
- Но ведь и меня можно понять… А если бы командование приняло другое решение… А мне - отвечай! На этой войне ничего понять нельзя…
Точно оправдывается… Да не перед Игорем… Перед собой пытается оправдаться… Эх, товарищ полковник, ваша совесть вам судья… И, если оная у вас есть (а, судя по всему, всё-таки есть), то будет она вас мучить теперь… А, впрочем, что с него взять, с этого полковника? Трудно быть решительным и честным, зная, что наверху нет ни того, ни другого, что решительность и честность подсудна, и даже подвиг подсуден может быть… Невозможно требовать, чтобы все командиры были железными людьми, героями… Ларионов ждал приказа… Действовал, как положено. Только "как положено" очень часто оказывается "против совести"… Но не полковник в первую очередь должен отвечать за гибель роты, а те, чьего приказа он ждал и не дождался… Умом понимал Стрешнев все эти доводы, но душой принять не мог, и вид полковника Ларионова, по-бабьи кудахчущего что-то, теперь был ему глубоко отвратителен.
- Но вы молодец, молодец… - сказал Эдуард Валентинович. - Я лично буду ходатайствовать о присвоении вам следующего звания. Вы отлично проявили себя… И не только сегодня. Так что звание капитана вполне заслуживаете…
- Служу России, - холодно отозвался Игорь.
- Благодарю за службу… Свободны, свободны…
Выйдя от полковника, Стрешнев долго стоял неподвижно, глубоко вдыхая холодный ноябрьский воздух, отрезвляющий пылающую голову. Как никогда остро Игорь почувствовал, как невероятно он устал, не столько от самой войны, сколько от несуразности её ведения, как соскучился по родному дому, по отцу с матерью, по Наташе…
Хроника
01.12.00. Глава руководства Чечни Ахмад Кадыров заявляет: "Если ситуация с финансированием Чечни в ближайшие 5-6 месяцев не изменится, то обстановка в республике может стать неуправляемой".
Между тем, в республику перечисляются огромные деньги, Счётная палата РФ констатирует бесследное исчезновение 1,5 млрд бюджетных рублей. Образуется огромная задолженность федерального правительства российским военнослужащим, принимающим участие в контртеррористичесой операции в Чечне. В республике полыхают нефтяные скважины, в которых ежедневно сгорает около 8 млн долларов…
08.12.00. Боевики устраивают страшный взрыв у мечети в Алхан-Юрте. Имеются многочисленные жертвы…
Справка
Согласно заявлению президента РФ на сборах руководящего состава ВС РФ 20-го ноября 200о-го года, за период ведения контртеррористической операции в Чечне погибло 2600 военнослужащих. Но уже 22 января 2001-го года заместитель министра внутренних дел Иван Голубев называет число погибших за тот же период только в системе МВД - 2700 человек. Потери МО традиционно считаются более высокими. По данным Комитета Солдатских Матерей они составляют 6000 человек.
