Отсвистели пули этим жарким летом,
Не задела сердца не одна из них.
Я не верю, братцы, никаким приметам:
Видно эти пули-дуры были для других…
В. Цыганов
Хроника
10.03.00. Министр обороны РФ Игорь Сергеев официально подтверждает гибель 85 десантников 6-й роты 76-й псковской дивизии ВДВ в результате боя в ночь с 29-го февраля на 1-е марта.
12.03.00. Российским спецслужбами взят Салман Радуев.
29.03.00. Колонна Пермского ОМОНа попадает под обстрел боевиков. Погибли 43 военнослужащих, 18 - ранены, 9 - пропали без вести.
23.04.00. Под обстрел боевиков попадает колонна 51-го полка Тульской дивизии ВДВ. Погибло 15 десантников. 6 получили ранения.
Валерий Манилов объявляет о завершении войсковой части операции.
11.05.00. Обстреляна колонна федеральных сил, погибли 18 военнослужащих…
Цитата
"…вряд ли суждено сбыться надеждам, что боевики будут загнаны на зиму в горы, где и перемрут от тоски и безысходности. Большая их часть перезимует в домах, освещаемых "федеральным" электричеством, согреваемых "федеральным" газом и где они будут обеспечены гуманитарной помощью, поставляемой МЧС.
Вторая - что весной 2000 года наверняка начнётся партизанская война - вариант весны 1995-го. Это очевидно как для тех, кто воюет, так и для мирного населения, которое вынуждено с тревогой ожидать будущего. Подобные факты взывают к размышлениям: такое развитее ситуации на Кавказе выгодно тем, кто всего этого склонен не замечать". "Солдат удачи", №1 (64), 2000 год.
- Едрёный корень! Ну, это ж хандец какой-то! Твою мать, а… - капитан Шавлак круто развернулся к Стрешневу. - Ведь до нас это гребаное село пять раз зачищали! Как можно было прохлопать не схрон даже, а целый цех по производству оружия?! Какой, к матери под вятери, может быть наведён порядок?!
Стрешнев только руками развёл. Цех по кустарному производству оружия был обнаружен в погребе одного из домов взводом Игоря, которому был дан приказ хорошенько прочесать селение, при подходе к которому снайпером был убит один из бойцов стрешневского взвода. Когда спустились в погреб, то ахнули: миномёты, гранатомёты, ружья противотанковые, оборудование для их изготовки… А ведь это не далёкий горный аул, а селение, давно федеральными войсками освобождённое, не один раз "зачищенное"! И - проморгали???
- Небось, в дерьмократию играли, - с досадой говорил капитан. - Зачищали интеллигентно, чтобы не дай Бог не нажаловались на нас шкурам правозащитным. А у нас бойца теперь убили! И где-то снайпер этот грёбаный бродит! Может, даже в селе этом кантуется… Или где-то рядом. Уж, по крайней мере, аборигены знают, где его искать. Гадом буду, знают! И про цех этот знали. Не могли не знать! А за сокрытие такого "богатства" нужно было бы карательную экспедицию здесь устроить! А мы будем утираться. Ходишь по этому селению, все тебе в лицо улыбаются, все - лояльные и мирные, а повернись к ним спиной - зарежут! Кстати, что с хозяином этого дома?
- Нет хозяев, товарищ капитан. Соседи говорят, давно нет.
- Заметно, что давно! - буркнул капитан. - Видать, призраки бесплотные тут ружьишки-то изготовляли.
Шавлак поднял одно из ружей:
- Хорошая работа. Знали кустари дело своё. Может, даже прежде на оружейных заводах работали…
- Что делать будем с этой находкой, Леонид Иваныч?
- Что-что… Отправим в центр с соответствующим рапортом, а там уж пусть разбираются… Разбираются, почему этот арсенал раньше не нашли, и кто за это должен отвечать.
Стрешнев знаком велел бойцам уносить найденное оружие.
- Надо себе оставить, - пошутил один из них, румяный деревенский парень с расплющенным носом и смеющимися глазами. - Пригодится!
- Я тебе оставлю, Кузин, - усмехнулся старший лейтенант. - Погрузите это всё… Потом доложите.
- Есть!
- Самое главное, старлей, что никто ведь никакой ответственности не понесёт… - вздохнул Шавлак, закуривая. - У нас никто ни за что не несёт ответственности… Слово само это из обихода вычеркнули. Что хочу, то и ворочу… И не лезь поперёк, а то тебя же и припекут этой ответственностью…
- Леонид Иваныч, может, потрясти старейшин, как следует? - осторожно предложил Стрешнев.
- А - как следует? - мрачно отозвался капитан. - К ним так просто не подступишься. Это - главные люди. С ними нужно особый пиетет соблюдать… А то потом хлопот не оберёшься…
- Да какой пиетет? - вскинул голову Игорь. - Спрашиваю я одного из этих аксакалов хреновых: знал ты про этот цех? Нет! Не знал! Ни сном не духом! А глаза - лживые-лживые. Смотрит и ведь издевается, смеётся над нами! Сволочь старая… У самого, небось, сыновья по горам бегают! И снайпера, наверняка, эта гнида знает!
- Знает, - кивнул Шавлак. - Только не скажет ничего. Хоть ты его по кускам режь. Это тебе, старлей, не шантрапа какая-нибудь. На испуг не возьмёшь.
- Тогда стрелять надо! По законам военного времени! За укрывательство!
- А у нас нет войны. У нас - контртеррористическая операция, наведение конституционного порядка в одном из субъектов федерации. И никаких военных законов здесь нет.
- И никаких других тоже! Один закон: им в нас можно стрелять, а нам - только с разрешения высшей инстанции, которого пока дождёшься, аккурат самих всех и положат.
- Именно, - вздохнул капитан. - Поэтому никаких резких движений. Главное, спиной к ним не поворачивайся… И помни: наше дело - выполнять приказы. А инициатива, сам знаешь, наказуема.
Стрешнев пожал плечами. Не нравилась ему эта бесхребетная логика капитана. Для чего тогда оружие дано? Для чего тогда, вообще, вся эта кампания? Приказы выполнять! Инициатива наказуема! Не лезь! А что - прикажете спокойно смотреть, как очередного бойца снайпер срежет? Не терпел Игорь нерешительности, не терпел готовности принимать всё, как есть. Смирение - штука хорошая, но не для военного человека! Для него оно пагубно! А Шавлак как раз смиренен был. Иногда лишь бывали у него вспышки гнева (как только что), но они проходили быстро и сменялись какой-то апатией, хандрой, безразличием…
Несколько месяцев служил Игорь с капитаном Шавлаком и никак не мог понять его. Странен был Леонид Иванович, и в душу свою никого не пускал. Известно о нём было лишь, что семьи у него нет, что служебных проступков за ним не числится. Да и всё. Стрешнев загадок и недомолвок не любил, как не любил и людей, скрытных, про себя что-то таящих. Но Шавлак Игорю почему-то нравился… Был капитан умён, образован, честен, редко повышал голос, редко бранился, не злоупотреблял спиртным… Никто не мог упрекнуть Шавлака в личной непорядочности, двурушничестве, подлости. Даже честолюбием не отличался этот странный капитан. Иначе бы давно уже был майором. А всё-таки что-то скрывал он внутри, что-то точило его… В бою Леонид Иванович отличался большой отвагой. Никогда не прятался он за чужими спинами, а заботился в первую очередь о подчинённых, а потом лишь о себе. Но в присутствии начальства исчезала вдруг отвага капитана. Начальству перечить не смел он. Слово начальства - закон неопровержимый. В бою мог Шавлак своего бойца собой закрыть, но защитить его от гнева начальства не смел. Будто бы два человека уживалось в капитане. Было у Леонида Ивановича ещё одно скверное для военного человека качество: склонность к перепаду настроения. Внешне сдержанный, он чувств своих не показывал, но, если такое случалось, то замечал Стрешнев, что командира его словно лихорадить начинает, аж трясёт от негодования, и желваки ходуном ходят, и глаза блестят. А после вспышек таких наступала хандра. И казалось тогда, что ни до чего нет дела капитану. Такого состояния командира Стрешнев опасался больше всего. Не имеет право командир на настроения! От него ведь зависит и настроение подчинённых. Не должны они видеть безнадёжности и отчаяния в его взгляде! А в Шавлаке, как догадывался Игорь, эта безнадёжность дремала на дне души. Была в капитане какая-то надломленность, граничащая с обречённостью. "Интеллигент" - нашёл Стрешнев определение для своего командира. Даже и внешне на интеллигента похож: почти аристократ… Мягок, нервен, меланхолик - расшифровал Игорь капитана. И, расшифровав, научился подлаживаться под характер Шавлака. Стрешнев никогда не тянул одеяла на себя, никогда не поддавался влиянию симпатий и антипатий. Главное - дело. А для дела нужно ладить с командиром, не дискредитируя его, а дополняя. У Леонида Ивановича есть и опыт, и талант в проведении спецопераций, а Игорь выдержан и там, где Шавлак, из колеи выбитый, остановится, доведёт дело до конца: уж его-то с курса намеченного сбить трудно. Вот, и выходит польза.
Пользу эту, кажется, и сам капитан понял и старшему лейтенанту доверял вполне. Постепенно притёрлись офицеры друг к другу, и Стрешнев, несмотря на частое внутреннее раздражение против командира, даже проникся к нему симпатией. Не хотелось Игорю другого начальника (он к капитану-"интеллигенту" привязался уже), а хотелось помочь капитану, поддержать его, чтобы не сорвался…
И сейчас накипевшее в сердце не смел Стрешнев командиру выказать. Он по лицу его видел: то же самое Шавлак думает, то же самое переживает и, может, даже сильнее и глубже его, Игоря. Давно заметил старший лейтенант, что, сохраняя внешнее спокойствие, Леонид Иванович очень многое болезненно воспринимает, а потому не нужно и говорить ему, соль на раны сыпать…
Капитан докурил, поднял на Стрешнева серые запавшие глаза:
- Вот, при Ермолове взяли бы мы этих старейшин аманатами и потребовали бы у местных жителей, чтобы бандитов скрывающихся нам выдали, под угрозой расстрела аманатов… А теперь…
Это не с брызгу Шавлак о Ермолове заговорил. Знает, о чём говорит. Леонид Иванович был человеком книгочейным и о Кавказе, в частности, читал немало. Кое-что, когда расположен был, рассказывал. Стрешнев командира слушать любил. Рассказывал капитан хорошо, красочно. Игорь даже завидовал немного такой образованности и памятливости командира…
- И заметь, старлей, Ермолова они уважают! Потому что силу в нём чувствовали. Силу, последовательность, твёрдость. А либерального скулежа никогда уважать не будут. А мы, вот, болтаемся, как дерьмо в проруби. Никакой последовательности… Только сами же воду мутим…
День выдался жарким, и солнце пекло немилосердно. На прошлой стоянке повезло: рядом оказался пруд. Удалось там отмыться от грязи дорожной, освежиться. А здесь ни единого водоёма поблизости! Не селение, а дыра какая-то… Ещё и снайпер где-то шарахается - ходишь, словно под прицелом… Бронежилет ещё этот чёртов словно целый пуд весит…
Шавлак снял с головы каску, пригладил тёмно-русые слипшиеся от пота пряди:
- Духота…
- Вы бы каску надели, товарищ капитан. А то ведь снайпер… - заметил Стрешнев.
- Раньше смерти не умрёшь, старлей, - отозвался Леонид Иванович.
Ох уж был Игорю этот капитанский фатализм! Вот, и теперь показалось ему, как не раз прежде, что Шавлак не просто смерти не боится, но ищет её… Будто бы специально свой высокий, бледный (даже загар почти его не трогал!) лоб для снайперского прицела открыл, ожидая пули, как избавления… От чего?..
Но не до капитанских загадок был нынче Стрешневу. Неспокойно было на душе у старшего лейтенанта после последних писем из дома. Он уж давно почувствовал в письмах матери что-то "не то", какое-то умалчивание и насторожился. А в последнем письме сообщила она, что отцу "слегка нездоровится". Что означало "слегка нездоровится" догадаться было нетрудно. Об "слегка" и не стала бы писать. Значит, серьёзно болен отец… Да неудивительно это. Стар он, да и сердце давно шалило… И сейчас как нельзя более нужен Игорь дома. Нужен отцу. Нужен матери. А он ничем не может пособить им, застряв в этой дыре … Хорошо ещё жив и здоров дядька Тимофей, брат матери. На него можно положиться: не оставит родных в беде - в семье Стрешневых-Астаховых это не принято было, но исстари утвердилось другое - крепость семьи и поддержка друг друга.
Игорь считал себя человеком вполне счастливым. В его пока недолгой жизни было уже целых две крупных удачи. И первая из них - семья. Каждым своим родственником Стрешнев мог гордиться, каждый из них мог быть для него примером. Как единственный сын, Игорь всегда был окружён большой любовью, не переходившей впрочем границ разумного, а потому не калечившая психику и характер ребёнка, как это бывает подчас.
Деда, донского казака, треть жизни промыкавшегося по лагерям и ссылкам, Стрешнев в живых не застал и знал о нём лишь по рассказам бабки, Евдокии Саввичны. От неё же слышал он и о других родственниках. В частности, о прадеде - казачьем атамане Григории Астахове. Евдокия Саввична, вообще, оказала очень большое влияние на внука. Поскольку мать и отец много работали, то всё своё дошкольное детство Игорь проводил с бабкой, слушая её бесконечные рассказы. Евдокия Саввична пестовала внука энергично, стараясь вложить в него как можно больше, торопилась, точно боялась не успеть, предчувствуя, что недолго сможет быть с ним. В конечном счёте, так и случилось…
Игорь помнил последний день, проведённый с бабкой. Ему было тогда лет шесть. Стоял погожий весенний день. Они гуляли по парку. Игорь резвился, убегал, а Евдокии Саввична делала вид, что пытается догнать его. Под конец прогулки она села на скамейку и, усадив внука на колени, сказала:
- Хочу я тебе, Игошенька, сказать одну вещь. Ты её теперь не поймёшь, вероятно… Мал ты… Но да это неважно. Ты, главное, запомни. Потом поймёшь. Когда-то этими словами напутствовал твой прадед твоего деда, а он мне о том рассказывал… Так, вот, я тебе то напутствие повторить хочу. Всего в жизни много: тяжёлых обстоятельств, несправедливости, зла, дурных людей… А Родина - одна. Власти и времена приходят и уходят, а Родина остаётся. Власть может быть дурна, но не Родина. Никогда не прислуживайся перед первой, но всегда честно служи второй.
А через несколько дней Евдокии Саввичны не стало. Тогда Игорь, в самом деле, не понял её слов, но в память врезались они намертво. И лишь несколько лет назад понял Стрешнев смысл бабкиного напутствия, тогда и выбрал стезю свою. Мама плакала, отец вздыхал, а дядька Тимофей, машинист, всю жизнь водивший поезда дальнего следования (тоже ведь какая профессия - романтика!), похвалил:
- Казак вырос! Батька бы рад был. Жаль, не дожил…
Перед отъездом в Чечню Игорь долго говорил с отцом. Николай Петрович недавно лишь вышел на пенсию, хотя в этом году стукнуло ему семьдесят три года. Сердце давно подводило Стрешнева-старшего, уже и инфаркт был восемь лет тому назад, когда развалился Союз (не выдержал старик такого удара), но он перемогался до последнего и вышел на заслуженный отдых, лишь уступив давлению жены и сына. В тот день Николай Петрович вдруг стал вспоминать свою молодость, о которой прежде рассказывал мало. Вспоминал, как экстерном закончил школу, чтобы уйти на фронт, но война в тот момент как раз и закончилась. Радовался тогда Николай Петрович вместе со всеми, но и грустно ему было, что не успел "фрицу вжарить". А через несколько дней после Победы пришла им с матерью похоронка на старшего брата, погибшего при взятии Берлина. Каково это - погибнуть на самом исходе войны, когда уже все тяготы пройдены, и до Победы - меньше шага?.. И всю жизнь потом Николай Петрович чувствовал себя виноватым перед братом и другими сверстниками, погибшими и выжившими, что не было его с ними в окопах, что не горел с ними в танках, не полз по болотам… И жил, как в песне, "за себя и за того парня", работая на износ…
- Думал я, Игорь, что уж моим-то детям войны не видать… - говорил отец. - Да и все мы, наше поколение, так тогда думали. Думали, что после такой страшной бойни, после таких жертв… Что уже вперёд на многие годы, на века выплатило наше поколение этот кровавый оброк… Ан ошиблись… Страшно нам с матерью тебя отпускать… Но удерживать тебя я не стану. Ты, если в стороне останешься, потом всю жизнь себя казнить будешь. Что другие там кровь проливали, а ты уклонился… Ни Стрешневы, ни Астаховы от своего жребия не уклонялись. Можно сказать, что это наш семейный девиз: "Не уклоняюсь!"
- Хороший девиз, батя! - улыбнулся Игорь. - Надо будет вывести его на чём-нибудь. Чтоб на всю жизнь!
И не уклонялся старший лейтенант Стрешнев. Просто не умел уклоняться, изворачиваться, сгибаться. Он и в школьные годы был таков. И споры мальчишеские разрешал Игорь часто в бою: иногда один против нескольких человек. Возвращался домой в ссадинах и синяках, с носом разбитым к ужасу матери, опасавшийся, что сын станет хулиганом. Но Игорь наоборот сделался грозой хулиганов, которые, неоднократно получив серьёзный отпор, предпочитали обходить Стрешнева стороной…
Второй крупной удачей своей жизни Игорь считал встречу с Наташей. Уже после первого дня знакомства он сказал своему другу и сослуживцу Толяну Брагину:
- Эта девушка станет моей женой.
И предложение ей сделал Стрешнев уже через неделю, и она согласилась… Велико было расстояние, через которое перекинулась их любовь: Игорь жил в Перми, а Наташа - в Москве. Выручали письма и редкие телефонные звонки.
И теперь писала она ему каждый день, рассказывая обо всём, что происходит в её жизни, как он и просил, и раз в неделю отправляла пачку из семи писем… И как же долго, как недопустимо долго шли они! Иногда приходили письма разом за три недели… И как томительно было это ожидание! А каково ждать ей его писем? С войны? Писать долго Игорь не имел времени, но каждый день выкраивал он хоть 10-15 минут, чтобы написать невесте несколько строк. И ничего так не ждал старший лейтенант, как встречи с Наташей. Ведь он даже с родителями не познакомил её до сих пор… А тут ещё захворал отец…
День, наполненный разборкой обнаруженного цеха и обустройством временного лагеря, прошёл быстро. Шавлак всё-таки предупредил старейшин и жителей села, что в случае, если его бойцы подвергнуться здесь нападению, то село будет зачищено по "максимально жёсткому сценарию", а "подозрительные" будут посажены в специально вырытую яму до разбирательства. Формально, принимать такие решения капитан не имел права, но и нельзя же было пустить всё на самотёк…
- Всего гнуснее будет, если завтра случится какое-нибудь очередное ЧП… Ведь мы же не исполним ни одной нашей угрозы! А нет ничего глупее, чем не выполненная угроза! Ничего более развращающего тех, кому угрожают! Они привыкают к тому, что наши угрозы - всего лишь пустое сотрясение воздуха. И не боятся! С смеются над угрозами… А ведь это уж в систему государственную превратилось! Не только здесь… - Шавлак раздражённо махнул рукой.
- Если что-то случится, то угрозу надо будет сдержать, - твёрдо сказал Стрешнев. - Мы должны держать слово.
- Неужели, старлей? А потом под трибунал все пойдём? На скамью подсудимых? Ты этого хочешь? А я не хочу! Смерти я не боюсь. Я боюсь позора. Я не желаю, чтобы какая-нибудь шваль судила меня!
Стрешнев выпрямился:
- Виноват, товарищ капитан. Разрешите идти?
- Стой, - Шавлак хрустнул длинными, узловатыми пальцами. - Горяч ты больно, Стрешнев… Вот, чувствую, найдёшь ты на свою голову приключений… А хочешь разговор начистоту?
- В каком смысле, Леонид Иванович?
- Давно я приметил, что присматриваешься ты ко мне, старлей… Раскусить пытаешься. А раскусить не можешь, и оттого раздражаешься. Ну, так я тебе задачу облегчу. Знаешь ты Ивана Шавлака? Того, что замминистра?
- Знаю…
- Так вот, это мой отец. Родство это я афишировать не желаю, поскольку тогда нормальная служба закончится. Потому от начальства стараюсь держаться подальше и внимания к себе не привлекать. Предваряя законный вопрос, зачем при таком родстве месить здесь грязь, отвечу: я, в самом деле, никогда не думал о военном поприще. Учился я на историка, на первом кусе женился, родилась дочь… А на третьем обе они погибли… Какой-то подонок захватил автобус, в котором они ехали… Штурм был вполне удачным… Подонка убили… Погибло всего три человека… Среди них - моя жена и дочь… Вот, после этого я и выбрал себе другое поприще… Ещё вопросы есть, старлей?
- Никак нет… Простите, Леонид Иваныч… Я… В общем, извините… Я теперь понимаю…
- Ладно, проехали, - махнул рукой Шавлак и усмехнулся: - Полагаю, что подписку о неразглашении с тебя брать не нужно?
- Никак нет. Я всё понял, - кивнул Игорь, чувствуя некоторое облегчение о того, что все вопросы, наконец, разрешены.
- Вот, и отлично. А, знаешь, насчёт выполнения угрозы… - капитан прищурил глаз. - Выбор ведь всегда есть… Сдержать угрозу, а в случае, если дело примет хреновый оборот, покончить все счёты благородным офицерским способом. Как тебе такая перспектива?
- Хреновая перспектива, товарищ капитан.
- Мне тоже не нравится. Ладно, ночь уж на дворе. Проверь посты и отдыхай. День, чувствую, предстоит нам нелёгкий.
- А разве были здесь лёгкие дни?
- Не было, старлей, не было. Покой нам только снится… - согласился Шавлак.
Проверив посты, Игорь попытался уснуть. Несмотря на то, что за день вымотался старший лейтенант преизрядно, сон отчего-то не шёл. Думалось о капитане Шавлаке, который (не ошибся Стрешнев: верно раскусил), как офицеры позапрошлого века, искал себе пули в это роковом, столь щедром на них краю, о снайпере, которого необходимо было вычислить, о погибшем утром бойце, молодом парне, у которого дома осталась мать и сестра, о больном отце, о доме, где так нужен теперь Игорь, о Наташе… Мысли путались и рождали в сонной голове невероятные картины… Так промаялся Стрешнев всю ночь, задремав лишь перед рассветом. А на рассвете разбудил его сержант Кузин:
- Товарищ старший лейтенант, к нам тут пленница вырвалась…
- Что? Какая ещё пленница? - не понял спросонья Игорь.
- Так баба… В этом селе рабыней была у чеченов.
- А откуда же она взялась?
- Так сбежала! Армяков на посту стоял… Она к нему кинулась… Рыдает… Мы сначала думали чеченка… А пригляделись - наша, русская.
- Да ведь уже в этом селе наши сколько раз… - начал Стрешнев и осёкся. Да, были наши в этом селе. А цеха целого с целым арсеналом не нашли… Чему уж удивляться?
- Где она?
- Так у поста. Я троим бойцам велел сторожить её до вашего прихода. Мало ли… Тревогу поднимать уж не стал пока…
- Молодец, сержант. Всё правильно сделал, - одобрил Стрешнев.
- Доложить товарищу капитану?
- Подожди пока. Я сам сначала разберусь, что к чему, а там уж и к капитану. Пошли! - Игорь поднялся, повёл плечами, разминая затёкшую спину, и последовал за сержантом…
