Рыжеволосая дикторша со строгим лицом рапортовала:
- Сегодня в Ростове-на-Дону был вынесен вердикт по делу капитана Стрешнева, обвиняемого в убийстве мирных жителей в Чечне. Суд присяжных полностью оправдал обвиняемого. Игорь Стрешнев был освобождён прямо в зале суда. Репортаж нашего специального корреспондента.
Эдуард Валентинович опустил голову и почти с мукой поднял глаза на экран.
- Игорь, чтобы вы хотели сказать после решения суда?
- Я хотел бы поблагодарить всех, кто поддерживал меня в эти трудные для меня месяцы, и суд, который проявил честность и принял справедливое решение.
- Чем вы собираетесь заниматься дальше?
- Без комментариев.
Ещё ниже опустил голову генерал-майор, и пальцы рук сомкнул. А на экране появился адвокат капитана:
- Мы довольны решением суда. Другим быть оно и не могло. Мой подзащитный не преступник, а те, кто пытается доказать обратное, становятся пособниками у настоящих преступников. Процесс на этом, вероятно, не завершится. Но мы абсолютно уверены в своей правоте, в своих силах и будем сражаться до победного конца.
А следом выступал красный, как варёный рак, прокурор:
- Суд присяжных - это несерьёзно! И мы не можем воспринимать всерьёз сегодняшний вердикт. Мы, разумеется, будем подавать апелляцию. В высшие инстанции, если потребуется. Мы добьёмся пересмотра этого дела, и будем добиваться, чтобы оно рассматривалось обычным судом, а не присяжными.
Депутат ГД Юрий Жаров считает:
- Суд над офицером, честно исполнившим свой долг - это позор нашего государства.
Правозащитники возмущены вердиктом суда:
- Убийца мирных людей должен сидеть за решёткой!
Эдуард Валентинович вскинул голову и глухо сказал сидевшей рядом жене:
- Майя, выключи, пожалуйста.
- Почему, Эдик? Я хочу послушать!
- Я сказал, выключи! - вскрикнул Ларионов и сам нажал на кнопку.
- Ты что, совсем рехнулся?! Тебе лечиться надо! Шизофреник! - взвилась жена, как ужаленная.
Эдуард Валентинович ушёл в свой кабинет, громко захлопнув за собой дверь.
Этот кабинет был любимым местом Ларионова. Всё в нём было сделано по его вкусу. На одной стене на ковре развешено коллекционное оружие, на другой красовался портрет самого хозяина в парадной форме, написанный год назад. Но сейчас даже разглядывание многие годы собираемой коллекции не успокаивало.
Эдуард Валентинович тяжело опустился в кресло и закурил трубку. И что так всё нескладно в жизни?.. Не так, как хочется?.. Ну, почему всегда, всегда приходится делать выбор, решать что-то?.. Хорошо было в юности. Тогда всё решала мать… Она-то и решила, что сын должен стать военным.
- Военным платят хорошо! - заявила Елена Станиславовна. - Талантов у тебя никаких нет, но ты мальчик исполнительный, а в армии это ценят. Главное не высовывайся, слушайся начальство, и сделаешь карьеру.
Этот наказ юный Эдик Ларионов запомнил хорошо: не имея талантов, нужно брать исполнительностью и слушаться начальство. Последнее было всего лучше. Решать что-либо сам Эдик не умел никогда, и всегда ждал, чтобы решение принял кто-то. Неважно какое. Главное, чтобы не самому решать. А уж чужое решение выполнить всегда можно. Если что, то никакой ответственности.
Служба в армии Ларионову понравилась: тут уж всё просто - есть устав, есть командиры, а ты лишь исполняй-поворачивайся и не выскакивай вперёд с инициативами.
Служил Эдуард Валентинович исправно, отличался хорошей успеваемостью и отличной исполнительностью. Если подготовка боевая подчас хромала, то политическая была исключительно отличной.
Больше всего тянуло Ларионова к штабной работе. Тут он чувствовал себя на месте. Да и командиры определяли его обычно на соответственные должности, ценя педантичность и скрупулезность в исполнении своих указаний. Иметь такого помощника под рукой было начальству удобно, а потому на протяжении всей службы Эдуард Валентинович пороху не нюхал, а работал в штабе и плавно, но уверенно продвигался по служебной лестнице.
Однажды один из командиров заметил Эдуарду Валентиновичу:
- Не знаю как кто, а ты в генералы выбьешься. Но будет большим несчастьем, если тебя когда-нибудь пошлют на войну.
- Почему?
- Потому что душа у тебя канцелярская. В штабе она уместна, а в бою недопустима. Там ты любое дело завалишь.
Но, по счастью, на войну Ларионова никто не посылал. Хоть и много было горячих точек, где несли службу его сверстники и сослуживцы, но Эдуарду Валентиновичу удавалось их избегать. Иные из его товарищей сами рвались на войну, что Ларионова удивляло, но и пробуждало некоторое уважение, впрочем, нисколько не коля совесть: в конце концов, у каждого свое призвание - штабной работой тоже кто-то заниматься должен. Многие из тех, с кем Ларионов начинал службу, прошли Афганистан и другие горячие точки, но мало кто поднялся в звании выше майора, а Эдуард Валентинович одним из первых получил звёзды полковника.
Правда, продвижение по службе, хоть и радовало, но и приносило свои неудобства: начальников становилось всё меньше, а ответственности всё больше… А её боялся Ларионов, как огня…
И, вот, надо же было такому случиться, что, миновав все войны последних десятилетий, почти на исходе карьеры, по чье-то причуде отправлен был привыкший к штабам полковник Ларионов на войну.
Блиндажи, палатки, техника, взрывы, грязь, личный состав (временная сводная группа из разных подразделений - ещё нелегче), которому надо отдавать какие-то приказы - в кошмарном сне не могло присниться этого! И что делать? И как вести себя? Хоть теперь же рапорт об увольнении пиши… Да жалко: вот-вот в генерал-майоры произвести должны… Да и жена не поймёт… И решил Ларионов действовать по накатанной схеме: во всём и всегда дожидаться высших указаний, ни в коем случае их не опережая, какая бы ситуация не складывалась.
И всё шло сносно до одного неприятнейшего инцидента… С этим как раз… Со Стрешневым. Ведь дерзости-то, дерзости! Словами не выпалил, сдержался, а глазами, как ожёг:
- Трус!!!
И возразить нечего… Правда, Эдуард Валентинович всегда знал про себя, что он трус… Но одно дело знать самому про себя, а другое, когда это выдаёт тебе кто-то, да ещё подчинённый… Пусть даже и взглядом одним!
Но и не предпринять ничего нельзя было. Не каменное всё же сердце было у Ларионова. Жаль ему было погибающих ни за что, ни про что молодых парней… Вывернулся: разрешил Стрешневу действовать на свой страх и риск с условием, что, в случае чего, он, полковник, ни при чём. И ведь согласился же старлей…
…В дверь решительно постучала жена:
- Эдик, что ты там делаешь?! Немедленно открой!
- Что-то случилось?
- Ничего не случилось! Просто я ненавижу, когда ты запираешься! Открой сейчас же!
Она ненавидит… Она считает… Всю жизнь так… Жену Эдуард Валентинович выбрал похожую на мать, к тому времени уже скончавшуюся. Майя Яковлевна была женщиной властной и всё хозяйство в доме немедля взяла в свои руки. Куда вложить деньги, где строить дачу, что покупать - всё решала она. В случае проблем на работе Ларионов сразу советовался с ней, и все его решения были на деле решениями её. Противодействия себе деспотичная Майя не терпела: если такое случалось, то стены в квартире дрожали от её звучного голоса. Впрочем, Эдуард Валентинович поводов жене не давал, совершенно предоставив ей право решений всех вопросов. Склоки случались лишь между Майей и их дочерью Кирой. Иногда Кира пыталась найти заступничества у отца:
- Папа, ну, скажи ей!
- Кирочка, если мама говорит, значит, она права, - отвечал Ларионов, не выносивший громких криков, и старавшийся уйти на прогулку с собакой на время семейных скандалов.
- Подкоблучник! - однажды рассердилась дочь и тотчас схлопотала звонкую пощёчину от матери.
В тот же вечер Кира собрала вещи и переехала к подруге, а оттуда к какому-то музыканту, ставшему её гражданским мужем (название-то какое выдумали сожителю!).
Эдуард Валентинович любил и жену, и дочь, а потому очень переживал этот разрыв, но Майя делать первый шаг к примирению не желала и запрещала мужу. Правда, однажды Ларионов всё-таки съездил тайком к дочери, поздравил с двадцатилетием и подарил пятьсот долларов "на всякий случай":
- Только маме не говори, - предупредил.
- Ладно, пап, я ж не стукачка, - усмехнулась дочь.
На том и расстались…
Эдуард Валентинович любил детей и хотел бы иметь их больше, но Майя, родив Киру, заявила наотрез, что она "не лошадь", чтобы тащить на себе всё хозяйство, работу и нескольких детей. Майя не желала даже заводить собаку, и это был, пожалуй, единственный случай, когда Ларионов настоял на своём… По крайней мере, теперь всегда был повод уйти из дома, а английский спаниель Ричи стал единственным существом, видящим в Эдуарде Валентиновиче хозяина…
- Эдик! - какой громкий голос! - Эдик, открой немедленно! Я кому сказала!
Ларионов открыл дверь и, взглянув на сердитое лицо жены, сказал, опустив голову:
- Знаешь, Майя, я, кажется, совершил большую подлость… Я, кажется, не только трус, но и подлец…
- Ты что несёшь ещё? Точно, дурдом по тебе плачет. Пойди выпей чего-нибудь.
Нет, не поймёт она, не поймёт…
И зачем же он сделал это? Ведь мог бы не давать показаний, не комментировать… А он испугался. Испугался общественного мнения. Ларионов всегда дорожил им. Нет, он не разделял либеральных воззрений и даже презирал их в глубине души, но ему льстило, когда его приводили в пример боевым генералам и офицерам, как генерала-интеллигента, как деликатного командира, льстило, когда либеральные журналисты обращались к нему за комментариями, и Эдуард Валентинович уже нарочно давал комментарии такие, какие были им нужны, чтобы поддержать реноме…
А, когда разразилась эта история с процессом против Стрешнева (несчастье всей жизни этот капитан!), то Ларионов испугался, что бросит она тень и на него, а потому, когда ему позвонили, ещё и не сообразив толком, выпалил:
- Такие офицеры - позор для нашей армии!
И уж это подхватили! И разнесли! И аплодировали! И вначале обрадовался Эдуард Валентинович, а потом…
Однажды идя по коридору Генштаба он столкнулся лицом к лицу с генералом Булыгиным, протянул руку для приветствия, а тот руки тотчас за спину спрятал и взглядом презрительным смерил, и прочь прошёл. Правда, в Штабе это единственный случай был, но, однако же, задело Ларионова.
А потом был суд, на котором Эдуард Валентинович дал бывшему подчинённому весьма нелестную характеристику. Стрешнев сидел за решёткой, и Ларионов старался не смотреть на него. Лишь один раз взглянул и прочёл в глазах капитана давнишнее презрительное:
- Трус!
Это во многих глазах прочёл Эдуард Валентинович, а обратно отыграть поздно уже было. И скверно стало на душе оттого. Ведь соврал же, ведь оклеветал, старые счёты сводя, капитана… Отомстил за обиду… Хотел либеральной публике угодить… Либеральная публика довольна была, а некий журналист Валерий Кумаршин (уж не тот ли, которого тогда спасти удалось Стрешневу?) статью написал, как откликнулся: "Такие генералы - позор нашей армии!"
Ну, не оправдываться же теперь! Не извиняться! А тошно как… Хотел было Ларионов подать в суд за эту статью, но, как представил, что придётся уже факты собственной биографии (в статье изложенные) перетряхивать, так аж нехорошо сделалось - и отказался… Майя тогда две недели молчание хранила. Пыталась заставить это решение изменить и защищать-таки честь и достоинство. Сначала ругалась, обзывала тряпкой, а потом молчала… Так она всегда демонстрировала свою обиду…
Теперь оправдан Стрешнев. А как Ларионову оправдаться? Ведь будут ещё процессы… Апелляция… Я опять - свидетельствовать?! Нет, хватит…
- Ничего-то ты не понимаешь, - сказал Эдуард Валентинович жене.
- Куда уж нам! У тебя совсем, я смотрю, крыша поехала!
- Я, Майя, трус и подлец…
- Ты хуже! - рявкнула жена. - Ты идиот и тряпка!
- Заткнись! - вскипел Ларионов. - Я же из-за тебя всё… Для тебя! Как ты велела… А ты! Это ты меня подлецом сделала! Ты! Ты! Ты!
- Ну, застрелись пойди, если такой благородный! Из наградного оружия! Придурок! Баба с лампасами! - зло бросила Майя и ушла.
- Дура! - крикнул ей вслед Эдуард Валентинович.
Подбежавший Ричи жалобно заскулил. Ларионов посмотрел на него и вздохнул:
- И ведь опять дам показания… Буду материть себя, а дам… Я, действительно, тряпка… В генеральских погонах… Стыдно, чёрт… Напиться, что ли?..
