Владимир и Валентина Аракчеевы
Российский военный Евгений Худяков, приговоренный накануне Нового года вместе с Сергеем Аракчеевым, к тюремному сроку, по-прежнему в федеральном розыске. Сергей Аракчеев находится под стражей. Свою версию этого дела рассказывают родители одного из осужденных Владимир и Валентина Аракчеевы
Вопросы
Ольга Шорина:— Здравствуйте, в студии Newtimes Ольга Шорина, обсуждаем сегодня дело Худякова, Аракчеева. Напомню, накануне Нового года Северокавказский окружной военный суд приговорил Евгения Худякова и Сергея Аракчеева к тюремным срокам длительным по обвинению в убийстве троих жителей Чечни. Напомню, Худяков на оглашение приговора не явился и в начале января его объявили в федеральный розыск. Сейчас у нас в эфире родители Сергея Аракчеева, Владимир и Валентина. Здравствуйте.
Владимир Аракчеев:— Здравствуйте.
Валентина Аракчеева:— Здравствуйте.
Ольга Шорина:— У вас есть своя версия этого процесса и почему так произошло, почему они были задержаны, почему они были арестованы, почему сейчас их приговорили к 15, к 17 годам лишения свободы. Расскажите, пожалуйста, вы же следили за этим процессом, расследование длилось практически 5 лет?
Владимир Аракчеев:— Да, это длительный процесс, по мнению прокуратуры, которая предъявила обвинение моему сыну в деле по убийству мирных жителей Чечни 15-го января 2004-го года, и с этого периода времени по 23 декабря 2007-го года шел этот процесс. Было три суда, два суда было присяжных с оправдательным приговором, и один суд был, судили одним судьей.
Ольга Шорина:— После того, как Конституционный суд запретил судить военных судами присяжных.
Владимир Аракчеев:— Да, дело в том, это мое мнение, то что значит, сколько бы не было судов присяжных, все суды были оправдательные, но здесь такое дело, что нужно невинных людей посадить, вот поэтому стали судить одним судьей, это мое личное мнение.
Ольга Шорина:— Объясните, почему?
Владимир Аракчеев:— Да потому, что нужно показать какие мы хорошие, отдавая офицеров в руки чеченцам и показать, что это политическое дело, которое так просто не решается, нужно показать, что мы такие добренькие, отдаем офицеров, они у нас лишни, выходит, в России. Это молодые, боевые офицеры, защитники нашего отечества, и вот судья Цибульник, это не судья, это, на мой взгляд, не судья, этому судье не судьбы людей решать, а вон в пойму телят пасти, больше я ему ничего пожелать не могу. Я следил все эти годы за процессом и вижу, что у прокуроров не было никаких оснований для того, чтобы посадить этих людей, у них нет ни одного доказательства виновности моего сына. Если было хотя бы одно доказательство и он доказал, я бы молчал, но здесь мне молчать нельзя, потому что решается судьба моего сына. И молчать я не буду, я сейчас, в данный момент, надеюсь только на Верховный суд.
Ольга Шорина:— Скажите, пожалуйста, вот последний суд, который проходил уже без присяжных, как он проходил, какие доводы приводила прокуратура?
Владимир Аракчеев:— Когда начался суд и судья неоднократно прерывал наших защитников, не принимая у них документы, а откидывал эти документы в сторону, ссылаясь на то, что эти документы я оставляю на конец суда, у прокуратуры он принимал и клал к себе в папку. В конце суда он сказал так, что мне хватает всех документов, что у меня находятся в деле. А эти документы, хотя их была целая стопа, он их отбросил. Я колхозник и говорю попросту, не дипломат какой-то. Теперь, во время суда обвиняемыми, а так же защитой было принято решение о том, чтобы заменить судью. Судья что сделал, он зашел в комнату совещаний, сам с собой посоветовался, вышел и сказал: процесс дальнейший буду проводить я. И все, на этом все и застыло, и так он до конца этот процесс и проводил. Зачем было нужно этот процесс проводить, когда он сначала знал, что нужно этих ребят посадить, это его было мнение. И он дошел до этого и посадил их ни за что.
Валентина Аракчеева:— С самого начала процесса, когда 24-го декабря Сергей приехал на суд в Ростов (у них же была подписка о невыезде), им меру пресечения заменили на заключение под стражу, хотя оснований для этого совершенно не было. Когда послали ходатайство в Верховный суд, Верховный суд изменил эту меру пресечения и их освободили. Действия вот этого судьи сразу показали, какое он имеет отношение вот к этому суду, и он уже явно показал какое отношение он к нашим ребятам имеет. Он с самого начала начал нашему сыну грозить, он ему угрожал: я тебе устрою праздник. Это его были слова такие. Сергей наш написал на него жалобу за угрозы, и потом он нашей защите не давал совершенно времени высказаться, он прерывал на полуслове, он ребятам затыкал рот, он отложил все ходатайства о невиновности ребят, экспертизы, которые проводились нашими, московскими экспертами. Он положил их к себе в папку и сказал: это в конце я рассмотрю. Мой сын в конце суда, когда ему дали слово, он вообще отказывался от слова, пока ходатайства, которые лежали у него в папке не будут рассмотрены. Но он так их и не рассмотрел, он сказал, что мне достаточно того, что мне предоставила прокуратура. Он не давал совершенно защите оправдать наших ребят, хотя эти два присяжных суда, которые были, они были убеждены в невиновности наших ребят. Хотя первый суд присяжных были славяне, но второй суд присяжных, люди были фактически с Северного Кавказа, там все были национальности, они сначала были настроены к нашим ребятам не очень хорошо, но когда они увидели неопровержимые доказательства невиновности наших ребят, то они единогласно приняли оправдательный приговор.
Ольга Шорина:— Расскажите о доказательствах невиновности?
Валентина Аракчеева:— Ну, во-первых, первые доказательства невиновности - это журнал выезда машин, там указано, что наш сын трижды выезжал по заданию командования разминировать какую-то местность со своей группой на своем БТРе, и еще с ними был БТР какого-то там грузина, не знаю, фамилию не запомнила, группа прикрытия. Там сказано: два этих БТРа трижды выезжали и трижды въезжали. Последний раз они приехали в часть где-то в четвертом часу, и Сергей потом пошел к командиру на совещание. Об этом говорят 25 свидетелей, они утверждают, что Сергей был на совещании у командира вместе с ними, когда было совершено убийство, это первое. Второе, медэкспертиза, оказывается, эти трупы не вскрывали, но там оказывается самое важное, там была слепая пуля, слепое ранение, там была пуля где-то в этом трупе и наши защитники трижды просили, чтобы вскрыли и вытащили эту пулю. Ну кажется простое, элементарное, каждому человеку понятно, ну ты вытащи эту пулю, сверь с оружием нашего сына и сразу ясно будет виновен он или нет. У нас прокуратура и суд этого панически боятся, потому что если бы даже в первом суде это сделали, то нашего сына тут же бы освободили, так как он там не был, и пуля там не его. Ну почему простую вещь у нас не могут сделать. На последнем суде просили то же самое, запрос делал суд в Чечню, и там силовые ведомства сказали, что опасно для жизни идти эту эксгумацию проводить, там будут народные волнения, якобы. Это в мирной Чечне, где у нас сын в 2003-м году занимался разминированием полей вокруг Ханкалы, каждый день рисковал своей жизнью, получил три медали. Тогда было мирное время, Путин сказал, что там войны нет, но получил он военные награды. И получилось так, что в такое мирное время, рискуя жизнью, он вдруг ни с того ни с сего, спасая мирных же жителей Чечни, чтобы они не подорвались вот на этих фугасах, и вдруг он вышел на дорогу и стал убивать на дороге мирных жителей. Я думаю, что это просто не логично, что мой сын вот это вот мог совершить. Он у нас, за время, пока жил с нами, он кошку не обидел, за ним все собаки ходили стаей. Не может такой человек, добрый, как наш Сергей, совершить такое дело, тем более, он не боевой офицер, чтобы там, в перестрелках участвовать. Он же сапер, у него, как говорится, гуманная миссия, он, наоборот, делал добро, он сколько человеческих жизней спас в Чечне, не зря ему дали три медали. И потом еще следующее, по оружию. В деле был один номер оружия, фактически, когда наша защита стала смотреть, оказалось, что у Сергея вообще был другой номер оружия. Мы смотрели, даже в части такого номера оружия нет, какое было в деле, понимаете, все фальсифицировано, начиная с того, что их обвиняли в захвате заложника. Значит, они этого заложника, якобы, взяли, пытали, куда-то повезли, прострелили в трех местах ногу и потом взяли его отпустили. После трех убийств, они его привезли на место и, дескать, поезжай, рассказывай про нас все. Вы понимаете, в чем дело, и он, с этой прострелянной ногой в трех местах, сел в машину расстрелянную, радиатор был пробит, колеса были все пробиты и уехал. Вы понимаете, это вообще абсурд. И вот этот вот свидетель, который об этом говорит, он трижды менял свои показания, и все три раза говорил разные версии. Женщина, которая была, якобы вот в этой Волге, говорит, что узнала Худякова по глазам, а Аракчеева по бровям; как так можно. Я сама была весь первый процесс, при мне одевали эту маску, я сама видела, как можно увидеть вот в такой дырочке брови и глаза. И потом камуфляжная форма - там было сказано, что черный жилет, у нас Сергей ходил в зеленом жилете, у него черного жилета вообще не было, это подтверждают свидетели. Потом БТР, на нем не было совершенно никаких опознавательных знаков, никаких номеров, все люди были в камуфляже, все были с калашниковыми, все были в черных масках, как можно определить, что это был именно наш БТР. Даже Камаз, который показывали, он вообще не зарегистрирован был и ездил по Чечне с московскими номерами, якобы, он вез тес, но там не известно чего везли, потому что Камаз сгорел.
Владимир Аракчеев:— Может там наркотики были и может там была разборка.
Валентина Аракчеева:— Люди, которые сидели в этом Камазе, там сначала говорил этот хозяин Камаза, что они давно работают. Они устроились только за два дня до убийства. И на последнем КПП люди сказали, вот эти ребята, даже такая версия была на первом заседании: что там какой-то хребет проходит и вот за этим хребтом, не видно, там видно низина, и к аэропорту там дорога ведет, и вот и спрашивали: скажите, пожалуйста, мог бы по этой дороге пройти БТР, хотя бы, этих боевиков, они говорят: вполне можно. Даже такая мысль была, может это, на самом деле, разборки местные, может даже боевики на них напали, может у них свой конфликт, мы же не знаем. А нашим ребятам, ни с того, ни с сего ловить этот Камаз, с какой целью, зачем нашим ребятам этот Камаз; если его взять и продать, зачем же тогда они его сожгли. Национальной розни вообще не может такого быть, у нас вообще деревня многонациональная, у нас никогда не было никакой вражды. Поэтому наш сын не виновен, я просто убеждена.
Владимир Аракчеев:— Мне хотелось бы добавить немного по оружию. Получается так: прокуратура отправляет автомат для проверки в Чечню, оттуда приходят данные, что автомат не подлежит проверке. Я не знаю, где прокуратура этот автомат нашла, на какой помойке она его нашла. Тем самым, значит, судья Цибульник подтверждает потом, что у нас в РФ таким оружием воюют наши дети, это значит, нам по телевизору все врут о том, что наша держава, ведущая по всему миру по оружию, а, на самом деле, выходит что, мы воюем гнильем, это так выходит. Это по мнению судьи Цибульника, это его мнение такое, он пришел к этому мнению. Я имею гладкоствольное ружье, и покажи мне любое гнилое ружье и я определю сразу на глаз какой калибр, здесь специалисты не могут проверить автомат и сравнить калибр. Вот гильзы были найдены возле Камаза, который сожгли, они не соответствуют оружию, пуля, которая находится в покойнике, достать её невозможно. Номер автомата, который предъявила прокуратура совсем не тот, номер в обвинительном заключении стоит совсем другой.
Валентина Аракчеева:— Все шито белыми нитками.
Владимир Аракчеев:— Откуда взял судья Цибульник все эти данные, и дать 15 лет, не имея никаких доказательств, а у него их вообще никаких нет, это просто уму не постижимо.
Ольга Шорина:— Скажите, пожалуйста, вы сейчас будете обжаловать приговор в Верховном суде?
Владимир Аракчеев:— Обязательно.
Ольга Шорина:— Когда вы подаете туда?
Валентина Аракчеева:— В Верховный суд уже подали, но у нас до сих пор, мы не знаем где Цибульник, нам сказали, он ушел в отпуск, и нам до сих пор не дали протоколы заседаний.
Ольга Шорина:— То есть, от того, когда вы получите эти протоколы, зависит, когда начнется рассмотрение в Верховном суде?
Владимир Аракчеев:— Конечно.
Ольга Шорина:— И когда вы ожидаете, что начнется рассмотрение в Верховном суде?
Владимир Аракчеев:— Ну, в течение полугода должны рассмотреть, думаем так.
Ольга Шорина:— А сейчас где ваш сын, в СИЗО?
Владимир Аракчеев:— В СИЗО в Ростове.
Ольга Шорина:— А Евгений Худяков, который не пришел на оглашение приговора?
Владимир Аракчеев:— Судьбу мы его не знаем.
Ольга Шорина:— А когда вы последний раз виделись с сыном?
Владимир Аракчеев:— 20-го декабря, он поехал, спокойно поехал, только одно сказал: против меня ничего нет, дня через три я вернусь домой. Он думал, что вернется, а получилось так, что на 15 лет залетел.
Валентина Аракчеева:— И потом, когда с Ульманом получился этот процесс, у нас был с ним такой разговор, Сергей, мол, может, все-таки, не ехать, он тогда сказал: мам, ты чего, если я сейчас не поеду, то я буду всю жизнь виноват, будут считать, что я виновен и буду все время бегать. Я же не виноват, почему я должен бежать, суд должен разобраться и найти виновного, я не виновен. Вот такие его слова. А Худяков, я там не знаю, какие мысли были у Худякова, почему он сбежал, может, так же, как Ульман решил тоже спрятаться от нашего суда, потому что тоже был неуверен, что будет действительно все справедливо.
Ольга Шорина:— Спасибо вам большое.
